"АФИША" 8 -21 мая 2006
Книги со Львом Данилкиным
Краткая история всего
Максим Кантор и его "Учебник рисования"
"Учебник"- роман о поражении России в третьей мировой

Многим из нас приходилось слышать о существовании палиндрома "Г.Ревзин - изверг", и обычно кроме приступа благодушия шутка вызывала легкое недоумение: что такое мог совершить этот махатма архитектурной критики, один из коммерсантовских мэтров, чтобы стать объектом подобной юмористики? Однако после того как вышеупомянутый ГРевзин сам публично объявил махатмой (литературным) М.Кантора и убедил всякого, в ком осталась хоть капля разума, мести с полок тираж 1418-страничного двухтомника, - вот тут в шутке обнаружились и зловещие обертоны.
Пришлось и вашему обозревателю что есть силы дыхнуть на очочки; а ведь тут не то что прочесть - поднять затруднительно... 1418 страниц неизбежно провоцируют поерничать насчет циклопических объемов, но этому желанию лучше отдаться, если вы - признанный мастер малой формы; наверное, таким правом мог бы воспользоваться, например, В.О.Пелевин - который, в сущности, пишет те же "учебники рисования", только сжатые и афористичные; все прочие могут попытаться изложить "все то же самое" короче - интересно, что у них получится.
Организовав беседу с М.Кантором, я попытался было предложить пересказать роман ему самому, но он наотрез отказался "профанировать"; уверен, что лучше бы ему все-таки было попробовать. Павел Рихтер, рассказчик/хронист - художник. Он из русско-еврейской семьи, интеллигент в четвертом поколении и вращается среди деятелей так называемого "второго авангарда", которые после 1985-го с энтузиазмом участвуют в вестернизации России, продавая и покупая как наследство, так и плоды собственного творчества, материальные и идеологические. Мы наблюдаем за тем, как мыслящие тростники все сильнее и сильнее деформируются под западным ветром - на протяжении 20 лет, до 2005-го; нередкие экскурсы в другие эпизоды XX века позволяют назвать роман историей не только этих двух десятилетий, но целого столетия. Историей, правда, не столько событийной, сколько идеологической - в том смысле, что главное событие здесь - не войны и покорение космоса, а конфликт между Авангардом и Революцией. В более узком смысле "Учебник" - роман о поражении России в третьей мировой и последствиях - на всех уровнях, от политики до искусства- встраивания империи, преданной "компрадорской интеллигенцией", в новый мировой порядок.
Неудивительно, при такой-то фабуле, что приобретенный за немалые деньги роман мало кто дочитывал дальше второй главы; удивительно то, что мнение о нем есть почти у всех - составленное обычно либо с чужих слов, либо на основе репутации Кантора-художника.
Знакомство с романом позволяет развеять следующие заблуждения.
Нет, это не "графомания на полторы тыщи страниц" - как можно было бы предположить по первой сцене (бомонд на вернисаже) и претенциозной виньетке про осанку художника-фехтовальщика и его кисть-шпагу; дальше обнаружатся и сцены гораздо более удачные, и диалоги менее неестественные, и соображения не такие очевидные.
Нет, это не арт-детектив про аферу с "Черными квадратами" - хотя и такая линия тоже здесь есть.
Нет, это не винегрет из сотен никак между собой не связанных сцен, сократических диалогов и мыслей. О крепком сценарии в голливудском понимании термина речь не идет - но и сказать, что у романа один глаз на нас, а другой в Арзамас, тоже нельзя. Доехав до "Заключения", всякий увидит, что "Учебник" - пропорциональная конструкция (хоть и с земли форму не сразу различишь), ориентированная на святые места и выстроенная с учетом символических значений материала, от красок до света; словом, роман-собор; пусть даже для религиозных отправлений лучше выбрать какое-нибудь менее громоздкое здание.
Нет, это не "пашквиль про Деготь, Кулика и Гельмана" - хотя персонажи, похожие скорее на них, чем на кого-либо еще, занимают здесь немало места - и, да, выполняют отчетливо карнавальную функцию.
Нет, это не "Война и мир" про 90-е; при том что это "панорама эпохи", в роман закатаны не конкретные события вроде расстрела Белого дома и августовского дефолта 1998-го, но "движение истории" в целом, как выражается автор; и если для философа и социолога это приемлемый масштаб, то для беллетриста, даже и толстовского калибра, это чересчур крупно - и поэтому канторовский роман никогда не заместит в коллективном сознании реальные события, как это произошло с 1812 годом у Толстого.
Не чересчур ли много в романе искусствоведения, "арт-тусовки", теории рисования? Чересчур. Не вызывает ли у постороннего раздражение центральная фигура философа с кистью и тюбиком, постигающего мир - от политики до секса - чаще всего через историю искусства? Вызывает; но современные философы-беллетристы все на чем-нибудь зациклены: Уэльбек - на своей расстегнутой ширинке, Проханов - на красной Пасхе и африканской любовнице. Показательно при этом, что в целом их отчеты совпадают: мы живем в эпоху грандиозной мутации человека; а уж дальше эту трансформацию описывает кто как умеет. Кантор, факт, входит в этот клуб выдающихся спесименов, а уж кого из них держать за Карла, а кого за Граучо Маркса, зависит от ваших персональных склонностей.
В принципе, если вы не прототип кого-либо из героев, то нет никакой причины, по которой нельзя было бы захлопнуть роман на любой странице и дернуть в ближайший "буквоедбери" за Гришковцом - кроме желания узнать, как, по версии Кантора, все устроено в мире.
Несмотря на зловещее сходство с передовицами газеты "Завтра", эта версия отнюдь не курьезная; но и откровением ее не назвать, нет. С другой стороны, Кантор, эрудит и цепкий аналитик, дает множество точных формулировок и подходит к действительности систематически - и роман, безусловно, демонстрирует охват, именно что систему вещей, мир, в котором все связано; и почему бы не ознакомиться с "искусствоведческой" версией грядущей катастрофы, раз уж и она тоже весьма убедительна?
Словом, каждый может убедиться, что роман наполнен внутренними противоречиями, но вступят ли они в стадию диалектического преодоления, зависит исключительно от вас - ваших убеждений, осведомленности, темперамента и, да-да, усидчивости.
Палиндромически возвращаясь к началу -то есть к "извергу", развеем последнее заблуждение. Нет, не то что Ревзин не изверг (а как еще, спрашивается, назвать человека, по чьей милости ты-да и не только ты -через неделю каторжных усилий обнаруживаешь себя в лучшем случае в конце первого тома?). Но феномен эпопеи М.Кантора определенно не сводится к панегирику Г.Ревзина; и сверяться с этим "Учебником" все равно пришлось бы - не сейчас, так позже.
ОГИ, Москва, 2006

ОТВЕТЫ
Художник Максим Кантор издал роман "Учебник рисования" -талмуд в полторы тысячи страниц, в котором изложены взгляды Кантора на мораль, политику и искусство. Григорий Ревзин и Дмитрий Быков сразу же объявили "Учебник рисования" главным русским романом едва ли не после "Войны и мира".
- Такой вопрос обычно задают на телевидении, но мне кажется, в случае с вашим романом он простителен и здесь. Не могли бы вы рассказать, о чем "Учебник", в двух словах?
- Простите, не стану. Я отношусь к написанному серьезно и готов обсуждать концепцию, но профанировать ее не хочу. Скажи я вам, что книга о том, что такое свобода, или, например, об истории двадцатого века,- прозвучит не только амбициозно, но и неточно. Хотя в том числе книга и об этом.
- Правильно ли я понял, что ваш "Учебник" - что-то вроде "Войны и мира" про либеральное нашествие на Россию?
- Вычленять тему поражения России было бы неверно. Ситуация в России - закономерное следствие событий в мире, в той его части, которая традиционно является для России образцом. Речь идет о так называемой христианской цивилизации, об ее мутации, о связанных с этим процессах.
- Некто из тех, кто мог бы быть прототипом ваших героев, в ответ на мою просьбу охарактеризовал вас с помощью слов "склочный", "странный", "эмигрант". Что все это значит?
- Я не люблю так называемую московскую художественную тусовку, я существую отдельно. Склочничать не мог бы потому, что я с ними не встречаюсь. Однако и мнения об их деятельности не скрывал - с чего бы? Отчасти мое отсутствие на посиделках и родило слух об эмиграции. Мастерская на Трехпрудном, 8. Нигде больше мест жительства не имел и не имею.
- Для текста такого объема в "Учебнике" не самая напряженная интрига; кто-то даже мог бы сказать, что в романе, в общем, ничего не происходит. Отчего вы, традиционалист, не стали оснащать "Учебник" мощным сюжетным мотором?
- Наверное, это не вполне традиционный роман - как бы ни соблазнительно было определить книгу именно так. Я выделяю в книге четыре самодостаточных повествования. Это историческая хроника, семейный, скажем так, роман, плутовской роман и трактат по эстетике. Есть и общий сюжет: движение истории. Что есть история - проектируема ли она? Развитие и разрешение этого сюжета составляет главную тему романа - прочие же вплетены попутно, как иллюстрации.
- Откуда взялась интрига с поддельными "Черными квадратами"? В Москве правда происходило что-нибудь подобное?
- Что касается детективного сюжета -то он придуман. Но, знаете, трудно придумать что-либо, что не было бы правдой.
- Только что в Россию приезжал еще один автор "философских бестселлеров" и "воинствующий моралист", который тоже написал свой "Капитал", - Уэльбек, Вы тоже будете претендовать на миссию, карьеру такого рода? Быть "Карлом Марксом искусствоведения"?
- Забавное выражение, но таких планов (именно в отношении искусствоведения) у меня нет. Искусствоведение я использовал как инструмент анализа, не более того. То, что про меня говорят, свидетельствует об одном: неудобно иметь дело с отдельной, не зависящей от общего настроения позицией. Видите ли, я всегда хотел быть один. Когда в 1982 году я попросил исключить меня из комсомола, я писал в заявлении - "по природной склонности к одиночеству".
- Все кругом спрашивают друг друга, читал ли ты Кантора; так получилось после ревзинского дифирамба в "Коммерсанте". Или вы в любом случае на что-то подобное рассчитывали?
- Полагаю, что никакой дифирамб не помог бы книге, еслибы она сама за себя не говорила. Я писал ее долго, хотел рассказать о многом. Видите ли, это неприлично амбициозная цель - объяснить мир, но другое неинтересно.
- Если Файбисович, Мизиано, Бакштейн, Максим Соколов, Швыдкой, Брускин, Кулик и Гельман - условные, разумеется, фамилии - захотят вам "навалять", как сказано в "Учебнике", - будете драться один против восьмерых? Или это всего лишь роман, черненькие буковки на бумаге?
- Мой любимый персонаж романа - художник Струев -сказал бы так: их всего-навсего много, а я целый один.

Вопросы: Лев Данилкин