Осень демократии
Максим Кантор
(авторский вариант статьи)

1.
Демократия есть главное достижение истории Запада, многие ученые пришли к выводу, что история в принципе закончилась – ведь ничего лучше для человечества придумать нельзя. Пробовали иные социальные устройства, выяснили, что этот – самый справедливый, установили его, и вкушаем заслуженный отдых. Те люди, что пользуются демократией, полагают, что обладают лучшим социальным строем на свете – зависть других укрепляет их в этом мнении. Страстно хотели демократии жертвы тоталитарных режимов в Европе, не менее страстно алчут ее в Латинской Америке, а как же нужна она в африканских странах! Степень удаленности от демократии показывает степень дикости – тот, кто ее лишен, выпал из истории.
Демократия есть предмет веры: достаточно произнести магическое слово «демократия» и обретаешь статус правого в споре. Быть демократичным – значит быть либеральным, гуманным, порядочным. Быть демократом – значит противостоять тирании, варварству, рабству. В светских государствах люди верят в демократию так истово, как их предки верили в бога. Подобно вере в бога, вера в демократию может привести к разным последствиям.
За демократические идеалы люди отдавали жизнь, за эти же идеалы они лишали жизни себе подобных. Отстаивая принципы демократии, томились в застенках мученики, и по этой же причине – сажали узников в застенки, как врагов демократии. Именем демократии движутся сегодня полки и сбрасываются бомбы на те места, что еще не вполне вкусили от щедрот демократии. Вообразить, что публичный политик сегодня скажет, что он не принимает демократию, так же невозможно, как вообразить служителя церкви, не разделяющего христианских доктрин. Конечно, в истории социума возможны беды, но это не отменяет ценности идеала, как не отменяло значение христианства наличие попа-пьяницы. Однажды Черчилль произнес афоризм, которым стали объяснять решительно все, оправдывать любые казусы: «У демократии много отрицательных черт, но лучше этого строя - нет». Аргументация в заклинании отсутствует, звучит оно примерно как «нет бога, кроме Аллаха» или «учение Маркса всесильно, потому что оно верно».
2.
Казалось бы, коль скоро известно, какой строй лучший, то устанавливай его и живи припеваючи. Но не так все просто. Очевидно, что демократий в двадцатом веке было представлено как минимум две: одна - социалистическая и другая - капиталистическая. Возникает путаница. Не могут два совершенно различных строя именоваться одинаково, однако же – умудрились. Одна из демократий управлялась однопартийной системой, а другая – многопартийной. Одна из демократий считала условием своего существования – отсутствие частной собственности, а другая, напротив, считала условием своего существования – наличие частной собственности. Расхождение это радикальное. Каждая из этих демократий считала себя подлинной, а свою конкурентку объявляла фальшивой самозванкой. Граждане социалистической демократии боролись за то, чтобы жить при демократии капиталистической, а отдельные граждане капиталистической демократии ждали чуда – появления в их странах социалистической демократии.
Рассуждая об упомянутых демократиях, нелишним будет упомянуть их предшественницу – демократию рабовладельческую. Такая рабовладельческая демократия была в Древней Греции и Древнем Риме. Возникает законный вопрос: так какая же из демократий самая что ни на есть настоящая?
Как на грех, приходят на ум государства, которые сделались воплощением социального зла – гитлеровская Германия или Италия, времен Муссолини. Их принято именовать тоталитарными и противопоставлять их демократии, однако преобразование Веймарской республики в Третий Рейх осуществлялось исключительно по воле народа, и методы доведения народа до искомого энтузиазма ничем не отличались от демократических избирательных компаний. Собственно, национал-социализм был одной из форм народовластия, и только. Вождь нации (фюрер) был делегирован народом на эту должность, а время его правления, в сущности, соответствует двум легитимным президентским срокам.
Пока слово «демократия» обладает привилегиями волшебного заклинания, дискуссия затруднительна. Так некогда слова «социализм и коммунизм» использовали в символическом значении, не связывая понятия с реальностью. Сегодняшние спорщики пеняют друг другу недостаточное знание подлинной демократии, мол, не те учебники читали, не самых прогрессивных авторов. Тем не менее, именно о демократии мы знаем довольно много, мы, собственно, ничего другого, кроме демократии, в своей жизни и не видели. Требуется объединить в сознании два простых утверждения – чтобы получить из них третье, и с этим знанием жить дальше.
Первое утверждение: двадцатый век есть век жестокий, убивший больше народу, чем предыдущие века.
Второе утверждение: история двадцатого века - есть история демократии, другой истории у ХХ века не было, есть только эта. Следовательно, живое историческое бытие демократии – есть история массовых боен, лагерей смерти, тотальной жестокости. Иной истории демократия не имеет, а если в отдельной точке мира она достигала покоя и благополучия, то за счет того, что непропорционально большая площадь планеты страдала. Подобно тому, как противники социализма имели основания говорить: «хватит врать про идеалы, вот имеется воплощение ваших идеалов, а другого воплощения не было» – так исследователь демократии должен сказать сегодня: «за сто лет демократия проявила себя вполне внятно, ее черты можно разглядеть».
Двадцатый век есть век победившей демократии, в ходе истории века лишь уточнялся метод правления, были опробованы варианты демократии: корпоративное государство Муссолини, Советы большевиков, национал-социализм Гитлера, американский федерализм, развитой номенклатурный социализм, управляемая демократия, демократический централизм, буржуазная демократия, военный коммунизм. Позволительно предположить, что демократия, как таковая, содержит в себе элементы разных экономических укладов и чередует их – в зависимости от исторических и культурных особенностей. Эти модификации демократического правления объединяют несколько характерных черт.
3.
Демократия задумана как строй, гарантирующий права рядового гражданина, интересы маленького человека. Независимость от масштабных планов тирана и принято именовать гражданской свободой. Вопрос в том, гарантирует ли рядовой маленький человек права другого рядового человека, вполне ли он следует кантовскому императиву. Именно для соблюдения внутренних гарантий учреждаются законы, законы ставятся над гражданским обществом. Разумеется, эти законы действуют только внутри данного гражданского общества, применять их по отношениям к иным обществам (допустим, деспотическим) неразумно. Хотя в деспотических обществах тоже существует рядовой маленький человек, но по отношению к нему демократия просто не в состоянии применить свои благородные принципы. В этом несовпадении общественных развитий много привлекательного. Например, как родовую черту демократии можно обозначить обязательное присутствие в демократическом обществе определенного процента бесправных людей. Они ходят по тем же улицам, дышат тем же воздухом, они, как их свободные соседи, наделены чувствами и душой, но их жизнь протекает иначе. Их можно даже не считать полноценными членами свободного общества – однако их услугами общество пользуется. Их наличие дает возможность остальным гражданам в полной мере вкушать прелести свобод. Так, в древней Греции демократия пользовалась услугами рабов. Свободнорожденные шли на форум, а рожденные в рабстве на форум не приглашались. Умеренный аболяционизм Афин и состояние илотов в Спарте не различаются принципиально. Иначе говоря, гражданские свободы распространялись не на все общество, а на лучшую его часть. Вероятно, следует говорить, что демократический полис жил сам по себе, а рабы – сами по себе, эти понятия смешивать не пристало. Однако рабы и свободные жили в буквальном смысле бок о бок, и рассматривать их существование изолированно – затруднительно. Сходным образом, права, коими была наделена в социалистической демократии партийная номенклатура, не распространялись на рядовых колхозников, пенсионеров, рабочих. Формально считалось, что колхозники обладают сходными правами с классом чиновников, на деле они являлись крепостными, приписанными к своей земле, практически лишенными возможности изменить судьбу. Прописка, паспортная система, закон об обязательном труде делал невозможным для подавляющего большинства населения предпринять что-либо, что не входило в планы начальства. Фактически большая часть населения была внутренней колонией – и колонизация была необходима для демократического правления.
Точно так же, в странах буржуазной демократии проживает огромное количество людей, являющихся по тем или иным причинам – неполноценными гражданами. В капиталистическом обществе регулирующим механизмом выступает не закон об обязательном труде, но напротив – наличие безработицы. Однако в социальном отношении оба эти фактора играют одну и ту же роль, а именно: удерживают лишенное прав население в состоянии, удобном свободным гражданам того же общества. Наемные рабочие-эмигранты, лишенные вида на жительство, исполняющие грязную работу, а также обитатели стран третьего мира, что работают в своей стране на предприятиях, принадлежащих развитым странам, и под надзором наместника, производят продукцию, необходимую демократическому обществу – но гражданами этого общества не являются. Наличие огромных масс этих людей (как внутри демократических стран, так и вовне) делает возможным безоблачное существование развитого демократического общества.
Конечно, можно утверждать, что целью развития цивилизации является такое состояние, когда демократия утвердится буквально везде, граждане повсеместно уравняются в правах, и разницы между развитым капиталистическим государством и африканской страной вовсе не станет. Можно говорить о том, что наступят такие времена, когда демократический строй не будет нуждаться в рабах для поддержания жизни свободных. Но поскольку так никогда еще не было, утверждение это относится к разряду непроверенных гипотез. Гражданское правовое общество жизнеспособно в присутствии неправового общества, которое используется, как ресурс.
4.
Другой типологической чертой можно считать массовые репрессии, произвольный характер исполнительной власти. Общеизвестны причуды абсолютных правителей – однако они ограничены возможностями их личности: тиран страшен, но он смертен. Он потому стоит над законом, что закон существует для других. Возможности народа – в том числе и в произволе – безграничны. Сиджизмондо Малатеста, Людовик ХI, Чезаре Борджа были людьми жестокими, но убили меньшее число народу, нежели Гитлер и Сталин, которые в своей жестокости опирались на мнение общества. Иван Грозный не потому не построил лагерей, что был гуманист, просто он был одинок в своем разгуле, а Сталин работал вместе с массами. Ради счастья миллионов можно истребить миллионы, а чтобы насытить жестокость одного, достаточно тысяч. Это скверная арифметика, но верная. Народ не руководствуется законом, он сам формирует закон, если надо, вносит поправки. Именно народ, то есть открытый демократический суд, большинством голосов приговорил Сократа к смерти, именно народ требовал расстрелов во время открытых процессов, учиненных Сталиным, именно народ, то есть избранные народом сенаторы и конгрессмены, делают возможными неправые войны. Ответственность за эти преступления лежит не на тиранах и демагогах (так приятно считать), но на природе народной власти, которая решения сатрапа превращает в приговор общества. Слово «демократия» используется как эвфемизм слова «свобода», но оправдано ли это? Благом народа и представлением о том, что есть свобода народа – оправдывались самые беспощадные дела.
Демократическая власть гильотинировала несметное количество граждан, демократическая власть проводила раскулачивание и партийные чистки, демократическая власть вела охоту на ведьм во времена Маккарти, демократическая власть оправдывала резню в колониях, демократическая власть мирилась с голодом и эпидемиями на окраинах, чтобы кормить центр империи. В конце концов, именно демократическая власть строила концентрационные лагеря – это не тирания додумалась до столь масштабных планов: именно народ понимает, как лучше использовать субстанцию народа.
Термин «враг народа» отражает именно демократическую суть обвинения отдельного человека. «Ты ничто, а твой народ все» - это уже гитлеровская формулировка, и тоже исключительно демократичная, не правда ли? Термин «недочеловек», введенный политическим новоязом в отношении террористов и их предполагаемых сообщников, - из той же смысловой группы. Есть общество, а есть субъект, выпадающий из общества: он - недочеловек, враг народа. Сократ и Мандельштам – враги народа, они жертвы не Сталина и Анита, но демократической формы правления, сделавшей Сталина и Анита выразителями народных интересов. Угрызения совести не должны мучить демократического человека: враги народа подвергают риску его свободы. Как же их не покарать?
5.
Третьей типологической чертой демократического общества является язычество. Секуляризированное демократическое общество исключает монотеистические религии, оттого что исключает иерархию ценностей. Утверждение заменяется заклинанием, образ – знаком. Существует идол – свобода, ему и приносятся жертвы, часто человеческие. Демократия имманентна язычеству: нет духовных авторитетов, зато есть власть стихий: обаяние движения к прогрессу, благосостоянию, к некоей не особенно осмысленной свободе – то есть к тому состоянию, когда тебе не могут приказывать, а ты – можешь.
Весьма существенно различать языческую демократию дохристианскую – и постхристианскую. Великое язычество древней Греции и Рима непохоже на то, что мы наблюдаем в двадцатом веке – разница меж ними состоит в том, что между ними находится христианская этика, от которой язычество Нового времени планомерно отказывалось. Постхристианский языческий культ возник как способ лучшего манипулирования массами, нежели то манипулирование, какое было возможно внутри христианских конфессий. Культ титанов Третьего Рейха и соцреализма иногда противопоставляют абстракции и поп-арту. На мой взгляд, истуканы тоталитаризма рождены именно питательной средой авангарда: из хаоса рождаются титаны. Этих титанов в свою очередь потеснили либеральные инсталляции – но форма шаманского обращения к зрителю от того не поменялась. Всякое время и всякая форма правления рождает свое искусство.
Подобно тому, как есть свое искусство у абсолютной монархии, у времени регентов, у германских и итальянских княжеств, так есть свое искусство у нашего времени, у времени победившей демократии. Это искусство воплощает политику – легкая необременительная абстракция, потешная инсталляция, глянцевое фото. Искусство ничего не рассказывает, оно символизирует прогресс, воплощает порыв, оно мило веселит. Ведь победила самая прогрессивная власть на свете – и всем остается только радоваться.
6.
Наконец, характерной чертой демократии является отрицание великого ради гигантского.
Великое демократии противопоказано – общество равных инстинктивно опасается проявлений гения, вдруг это приведет к ущемлению их амбиций. Гений есть воплощение неравенства, нам этого не нужно, в будущем каждый на пятнадцать минут будет гением, сказал Эдди Ворхол, прогрессивный демократический художник. Однако одновременно с понятным страхом, общество равных хочет видеть себя мощным, не уступающим в мощи цезарям. Монументальное искусство, массовые тиражи, небоскребы, мега-концерты - все это свидетельствует о гигантском размахе, но фантазия работает лишь в сторону укрупнения масштаба, так Хлестаков описывал арбуз величиной с дом. В сущности, этим противоречием объясняется такой загадочный феномен, как авангард (т.е. по определению, искусство одиночек), который стал массовой культурой. Так родилась философия развитой демократии - постмодернизм, подвергший деструкции любое директивное утверждение, так оформились убеждения интеллигенции: не допустить существования великого – мы достигли акме развития, так утвердим же современное состояние. В первую очередь это коснулось великих социальных проектов – социальные мыслители исчезли, их заменили релятивисты социологи. Эту жертву общество готово принести, чтобы не стать игрушкой в руках тиранов. Однако с неизбежностью становится. 7.
Гарантией свобод рядового маленького человека является политический плюрализм. Впрочем, в ходе истории демократии, остановились на работающей модели – достаточно двупартийности для сохранения свобод. В дальнейшем упростили и этот решение: сегодня разница между правыми и левыми нужна только журналистике. Власть различает лишь верхних и нижних. Новые английские лейбористы сильны именно тем, что они консервативнее консерваторов. И на каком же поле возможна полемика?
Обсуждая выборы в Италии со своей итальянской подругой (а к тому времени, как выйдет газета, будет известен итог), я услышал: «Ужасно то, что происходит! Все-таки у нас есть традиции демократии!» Я спросил: какие именно? Антонио Грамши или Джузеппе Мадзини? Бенитто Муссолини или Лаки Лучано? Фашизма или мафии, боровшейся рука об руку с американцами против фашизма? Все это формы народовластия, это и есть традиция – невозможно вычленить из истории демократии один компонент и объявить традицией именно его. Сила Берлускони в том, что он аккумулирует традицию в целом, объединяет и левых и правых, и Северную Лигу и внучку Муссолини. Берлускони – есть высшее достижение демократии: субстрат власти и политических свобод, прав маленького человека и выгод большого бизнеса. Можно это назвать коррупцией, а можно сказать, что коррупция есть условия существования демократии. Биографии Шредера, Ширака, и так далее по списку – сказанное подтверждают. Семинары демократического правителя, которые проводит на Сардинии демократ Берлускони, и которые охотно посещают его коллеги, президенты свободного мира, несомненно, есть высшая фаза развитой управляемой демократии. Если победит Проди – удастся ли ему отменить силу вещей?
8.
Согласно Платону (эту мысль потом повторяли многие), общественное устройство проживает жизнь живого организма, оно подвержено старению, распаду, смерти. Платона бессчетное количество раз упрекали в непонимании демократии, в том, что он предрек ей тираническое будущее. Он лишь указал на динамику ее роста, а мы увидели это развитие воочию: от романтической демократии Оноре Домье и Карла Маркса - до титанической демократии Сталина и Гитлера – к сентиментальной демократии Горбачева и Рейгана – и, наконец, к управляемой демократии Буша и Путина.
Поразительно, что эти изменения (вообще говоря, разительные) не поколебали веру населения в демократию. Повсеместно властвует непреодолимая уверенность в том, что демократия – суть благо. Иными словами, люди позволили убедить себя в том, что, будучи построены и организованы определенным образом, они начнут вырабатывать благо – просто оттого, что они организованы так, а не иначе. Еще проще: люди уверились в том, что демократическое устройство не нуждается в морали – поскольку само по себе морально. Поскольку подобное утверждение – бессмысленно, анализировать его трудно, однако это утверждение властвует над социумом.
И достижения воистину впечатляют. Научились управлять массами, да так, что у народа возникает ощущение, будто он сам решил двигаться в указанном направлении. Мало принудить человека к подчинению, надо, чтобы он искренне полюбил свое подчиненное состояние, сам просился в хомут. Ведь нужно же убедить бабку из провинции, что пенсию ей урезают по ее собственной, бабкиной, воле. Ведь нужно убедить безработных, что их главное преимущество – не зарплата, но свобода! Ведь нужно, чтобы избиратели и впрямь поверили, что лучше правителя, чем нынешний в природе не бывает, что этот строй самый справедливый. И освобожденные от тирании, влюбленные в прогресс индивиды сами – без подсказки – принимают решения, как им жить. Сами решили, исходя и представлений о свободе и правде, что нужно разбазарить страну, в которой живут, привести ее в состояние рыночного хаоса. Сами решили, что нужно заводы рушить и строить казино, земли продавать богатым, а месторождения отдавать верным и послушным слугам демократии. И главное: требуется, чтобы демократическое общество смирилось с лишениями, ложью, жестокостью, коррупцией – не во имя грядущих светлых дней, но во имя сегодняшнего бесправного состояния. Вот это поистине виртуозный трюк. Большевики, те убеждали, что надо перетерпеть лишения сегодня – тогда коммунизм придет завтра. Демократы говорят: радуйся своим сегодняшним потерям – они свидетельствуют о том, что ты член свободного общества. Вот этот феноменальный психологический трюк: смириться с бесправием ради гражданских прав общества – и является основным достижением демократии. 9.
Секрет демократии прост. Она может существовать и приносить людям пользу лишь при наличии моральной элиты. В отсутствии же таковой – или когда элита коррумпирована, аморальна, беззаконна – демократия неизбежно становится тиранией. Но разве скажешь такое преданному читателю газет? И скажешь – не услышит. А услышит – нипочем не поверит. Разве мыслимо состязаться с демократической прессой? Откройте любое издание – и вам как дважды два объяснят, что свобода – это хорошо, а рабство – плохо.
Вот бравый журналист, директор издательства, вития гласности – он открыто обсуждает достоинства итальянских ресторанов в журнале «Афиша». А что? Имеет право – свобода на дворе! Вот рок-певец – он, не стесненный цензурой, поет матерные песни в казино, где народные депутаты проигрывают миллионы. Вот, главный редактор свободолюбивой газеты, борец с догматикой, пишет в передовице: я, мол, убежденный демократ, свободу буду отстаивать, что бы ни случилось. То-то читатели радуются: есть у них, сирых, заступник! Сам редактор, представительный мужчина, требует от владельца газеты, оружейного магната, приличную положению зарплату – тридцать тысяч долларов в месяц и разные приятные пустяки: машину, водителя, то, се. Разумеется, оружейный магнат прекрасно понимает, что его служащий, тот, кто верно служит демократическим идеалам, имеет право на достойную жизнь.
Средняя пенсия российской бабки равняется тысяче рублей, то есть тридцати долларам, средняя заработная плата равна трем тысячам рублей, иными словами, идеолог демократии получает в тысячу раз больше пенсионера и в триста раз больше рабочего. Его аппетиты следует считать умеренными, если вспомнить оклады художников, эстрадных певцов, режиссеров, политтехнологов, галеристов, визажистов и прочих членов демократической обслуги. В конце концов, если ведущие политики, владельцы отраслей промышленности, лидеры партий – миллиардеры, то почему их помощники не могут быть миллионерами? Люди либеральной ориентации вложили деньги в нефтяной, угольный, игорный бизнес. Страна, еще недавно пугавшая мир бетонными харями аппаратчиков, теперь мир радует – в России уже сорок четыре официальных миллиардера, и все, как на подбор, с обаятельными улыбками. Ведь это не обидно простым гражданам, не так ли? Богачи богаты, потому что инициативны, – следует умиляться их капиталу. Прежде общественной добродетелью считалась честная бедность – но хорошо ли это? Покончили с коммунистической заразой, и лучшие из нас стали миллиардерами. Что с того, что большинство русских живет в нищете – не по этим неудачникам меряют достижения общества, но по избранным, что сумели нажить капиталы. Газеты с удовлетворением сообщают, что за истекший год состояния русских миллиардеров удвоились. А дальше – жизнь еще лучше будет!
Все к лучшему в этом лучшем из миров. Оружейные магнаты продают бомбы, финансисты спекулируют акциями, политики объясняют гражданам, что ради сохранения справедливого общества надо захватить следующую страну, создать больше рабочих мест для дешевой рабочей силы, журналисты клеймят казарменный общественный строй, где властвует унизительная «уравниловка». Дизайнеры создают элегантные интерьеры для богатых квартир. Агитаторы зовут безответных бабок к избирательным урнам. Галеристы демонстрируют публике новые достижения свободного искусства: вот прогрессивный новатор совокупляется с козой, вот дерзновенный первопроходец нарисовал полоски и квадратики. Социальные мыслители дебатируют животрепещущие вопросы в телестудиях: всем ли ясны преимущества демократии? Гримеры пудрят ораторам нос. Все при деле. Будь они прокляты.