1.
Как в сказке про золотую рыбку, случилось чудо. Тридцать лет подряд интеллигенты на кухнях высказывали пожелания привести Россию к общеевропейским стандартам. Никто в это особенно не верил, вдруг появился правитель, который сказал: сделаю, как вы просили. Работа непомерная, непонятно откуда начинать. Генеральный секретарь решил опереться на интеллигенцию - в конце концов, именно чаяния интеллигенции инициировали реформы. Он вызвал с кухонных посиделок наиболее активных говорунов. В те судьбоносные годы институт власти представлял собой большую кухню, где решались масштабные вопросы бытия. Так известная метафора стала реальностью: кухарка стала управлять государством. Принято считать, что женщина в переднике не в состоянии судить о судьбах страны; однако профессор невнятных наук, рассуждающий на той же кухне об эффективности энергоносителей, коммунальной реформе, преобразованиях в армии, пенсионном фонде и бюджете, показался убедительным. Некогда тиран Сталин возомнил себя заодно и специалистом в языкознании - теперь решили попробовать: а что, если сделать наоборот? Пусть специалисты по языкознанию скажут, увеличивать парк тракторов или сокращать, поддерживать Кубу - или ну ее к свиньям? Проблемы архиважные, доверить можно только людям умственным.
В стране случилось чудо: появился правитель, с которым интеллигент мог себя ассоциировать. Правитель словно забыл свое номенклатурное прошлое, он был интеллигентом, человеком с беспокойной совестью, размышлявшим о свободе. Ни прежде, ни потом таких вождей не было. То была попытка привести реальность в соответствие с идеальными схемами. То был эксперимент скорее интеллектуальный, нежели практический, практические последствия удивляли - и самих испытателей и подопытный народ.
2.
Эксперимент шел неровно. Социализма с капиталистическим лицом не получилось. Капитализма с социалистическим лицом - тоже. В первые годы издали сотню великих запрещенных книг - новых великих написать не сумели. Неофициальное искусство стало официальным и получило все присущие новому статусу черты. Появились миллиардеры, владеющие значительной частью того, что прежде именовали богатством народа. Часть населения обогатилась, большинство - лишалось уверенности в будущем. Возникла новая номенклатура, получившая больше привилегий, нежели бывшая. Комитет Государственной Безопасности, потерявший в начале т.н. перестройки авторитет, вернул позиции, и даже выдвинул одного из офицеров на должность правителя страны. Многого Горбачев не предвидел, не угадал даже время своей отставки. Впрочем, считается, что, несмотря на перекосы, он указал стране верное направление. Считается, что Горбачева критиковать нехорошо. Мы, интеллигенты, сказал мне один интеллигент, обязаны ему всем: тем, что мы ездим за границу и получаем гонорары, а не сидим на нарах - как могли бы. И демократию критиковать некрасиво - негоже плевать в кашу, которую ешь. В советское время аргументы были такими же: ты всем обязан этой стране, не смей на нее пенять. Не нравится - катись отсюда.
Однако вряд ли возможно ругать то, что не знаешь хорошо. Именно поэтому, живя в Советском Союзе, можно было ругать Советский Союз. А живя в демократическом обществе - следует критиковать демократию. Наоборот - трудно. Для меня затруднительно осуждать Иран или Корею: я с тамошним обществом не знаком, верить газетам не обязан. А нашу советскую, русскую, демократическую, кривую жизнь знаю неплохо. И западную жизнь тоже знаю. И перемены, произведенные в советском тоталитарном обществе во имя демократических идеалов, могу соответственно оценить.
Прошло 20 лет с момента, как были провозглашены принципы перемен. Двадцать лет - срок достаточный для оценки результата. В 1937 году можно было весьма точно оценить значение Октябрьской революции - не в ее идеологической риторике, а по фактам. И - неважно, что якобы хотели чего-то другого. Как правило, в истории достигают именно того, чего хотели. К 1937 году построили государство, твердое, оптимистичное, с многими приобретениями и многочисленными потерями. К 2006 году построили общество - а какое, мы видим. И судить того, кто инициировал строительство нового общества, надо по результатам.
3.
Общеевропейский дом (проект державного просветителя), можно сказать, что построен. Правда, дом вышел не таким, как виделось, место России в нем иное, чем мечталось. Собственно говоря, не вся Россия влезла в этот дом, а лишь ее лучшая часть: начальство, хозяева месторождений, менеджеры среднего звена, лояльная интеллигенция - идеологи нового строя. Большая часть населения - ну, каких-нибудь там сто миллионов - в общеевропейский дом не поместилась. И то сказать, страна большая, ее всю и не запихнешь в новую постройку. Но, простите, кто же вам говорил, что в новую жизнь собираются брать буквально всех?
Правда, прежний дом - в котором это население жило при варварском режиме - развалили. Но разрушение произведено из гуманистических соображений: не должен свободный человек жить в казарме. А если кто-то из обитателей казармы задаст наивный вопрос: "может, не надо было ломать казарму, если нового жилья нет?" - то ему объяснят, что так поступили, исходя из принципов нового мышления.
Собственно говоря, это новое мышление выковывалось, как оружие на интеллигентских кухнях в течение тридцати лет - а потом им снабдили президента России. Изготовители оружия не сообщили рыцарю существенной подробности - у всякого оружия есть своя область применения; данное оружие разрушительного, а не оборонительного свойства. "Новым мышлением" в семидесятые-восьмидесятые считался свободолюбивый постмодернизм; Горбачев, не отдавая себе отчета, явился его последовательным выразителем. Постмодернизм был инструментом просвещенного Запада, направленным против восточного тоталитаризма; как реакция на тоталитарное мышление он и возник. Постановили директивное мышление считать вредным, объявили деструкцию гуманизмом - и генеральный секретарь, стихийный постмодернист, применил принцип деструкции к одной отдельно взятой стране. Интересно, что выйдет, если ее сломать? Вдруг она сама собой заодно и построится - лучше прежней?
Исходя из основных принципов постмодернизма, М.С. Горбачев был человеком программно непоследовательным: говорил одно - и немедленно делал другое. Эта каша из незавершенных поступков, отважных речений и неожиданных результатов - и являлась политикой. Он давал свободы - и тут же их отбирал, обещал - и брал обещания назад, разбегался - но не прыгал. Он объявлял борьбу с алкоголизмом - и вырубал грузинские виноградники (словно сухим вином напиваются мужики), он давал свободу Литве - и вводил туда войска, он вызывал из ссылки Сахарова и лишал его слова на трибуне.
Полагаю, что печально известный путч 1991 года - такая же двойная игра. Возможность судить об этом предоставил сам Горбачев, сказавший журналистам чудную фразу: "Вы никогда не узнаете всей правды о том, что произошло". Для чего делать тайну из такой, в сущности, ерунды? Если не узнаем - то, следовательно, имеем право гадать, как было. Ни один из т.н. заговорщиков не был политической фигурой, смешно предполагать, что Янаев имел властные амбиции. Ему велено было попробовать: а вдруг выйдет дать задний ход? Руководствуясь обычной своей логикой (шаг влево, шаг вправо, а куда движемся - видно будет), президент демократической страны провел отпуск на Черном море, предоставив стране выбрать свою судьбу. В этом хаосе поступков страна судьбу и обрела.
Из хаоса рождаются титаны. Так из горбачевского хаоса возникла титаническая фигура Ельцина - человека решительного, яркого. Этот уже не колебался: ломать - так до конца, разносить - так вдрызг! Принципы деструкции и постмодернизма были доведены до логического завершения, а главным в логике деструкции является то, что далеко не все следует подвергать деструкции. Вообще-то мы все ломаем, но есть ценности, которые надо утверждать: например, доходы начальства, иерархия власти, вертикаль демократии.
4.
Деструкция в политике - вещь пагубная, чревата жертвами: все-таки развалилось большое здание. Пострадавших утешали: дескать, пострадали бы все равно - не при этом режиме, так при том. И люди верили: надо казарму ломать, перетерпим. Правда, краем глаза, случайно замечали: а ведь не всем плохо, иные даже получают выгоду оттого, что наше здание рухнуло. Может быть, принцип деструкции применяют избирательно? Рушат пельменные, вечерние школы, поликлиники, пенсионные фонды, а дачи начальства - не рушат. Напротив, возводят. Рушат Варшавский блок - а НАТО не трогают. Интересно, почему? Развалили нашу командно-административную систему - ладно, так надо из анти-тоталитарных соображений. Но есть другая система, капиталистическая, она не менее командная и административная - отчего ее не рушат? Ведь ясно провозгласили принципы нового мышления: до основанья, а затем! Разрушим барьеры, возведем справедливый общий дом! А на поверку выходит, что не все рушат до основания, а только наши убогие бараки. И недоумевали: знал ли вожатый наш - что именно будут ломать, а что строить? Собирались стать европейской державой, а вот и у самой Европы дела не ахти. Так может не становиться европейской державой, целее будем?
Случилось так, что реальность вышла из-под контроля теории, метания Горбачева не обрели поддержки в действительности. Проблем не убавилось, а прибавилось - и не только в России, но в мире. Противоестественное разбухание Европы и европейский кризис, нескончаемая война на Востоке, американская милитаризация, гражданские войны на окраинах новой империи, гигантские миграции населения - да как же так? Цвела Германия, рекой лилось пиво - а тут инфляция! Не этого мы хотели, господа! Проворной рукой Михаил Сергеевич отвернул в устройстве мира какую-то важную гайку и привел в движение конструкции, о существовании которых не подозревал. План его был прост и красив: разрушить тоталитарное устройство в одной стране и плавно перейти в иное состояние, именуемое цивилизацией - так все интеллигенты хотели, он вместе со всеми. Реальность оказалась сложнее того фрагмента, который наблюдал Горбачев, который он мог подвергнуть свободолюбивому анализу - история, она просто больше, нежели один исторический эпизод. Оказалось, что история развивается вовсе не по законам постмодернизма - а применяют их только в одном локальном месте. Деструкция в политике возможна только при условии, что в целом проводится директивная линия, создается конструкция, в которую небольшой фрагмент деструкции вписан.
5.
Директивное развитие отменить соблазнительно - но, увы, есть вещи, которые отменить трудно: хвост у коровы растет книзу, а дерево растет вверх, как бы это ни оскорбляло свободную мысль. Одной из таких неотменимых в истории вещей является судьба русского человека. Эту горькую судьбу можно и следует улучшать, борясь с климатом, тощей землей, вороватым начальством, жадными соседями, неграмотностью, недугами. Но куда соблазнительнее - взять, да эту судьбу отменить указом.
Если - в интересах общей прогрессивной конструкции - надо считать эту больную страну свободной, так отчего бы ее свободной и не считать? Трудно, что ли?
Горбачев проделал со страной какой-то хитрый фокус - взял и перевел ее в иное состояние росчерком пера; фокус этот сродни тому, что проделал в свое время Павел Иванович Чичиков. Разница (несущественная, впрочем) состоит в том, что Павел Иванович объявлял мертвые души - живыми, чтобы предстать в глазах мира состоятельным помещиком, а Михаил Сергеевич для той же цели объявил крепостной народ - свободным. Подобные прожекты не раз обсуждались на интеллигентных кухнях - мол, почему бы нам не жить как в Швейцарии? На пространстве кухни данная декларация звучит убедительно - в масштабах страны оборачивается катастрофой. Ни живее, ни свободнее подданные от декларации не сделались. Климат не переменился, образование не улучшилось, болеть меньше не стали. Напротив того, два поколения - молодежь, не получившая достойного образования, и старики, лишенные защиты, - оказались выброшенными из жизни. Но зато как просвещенным соседям представление понравилось! Но как облик начальства преобразился!
6.
На плакатах, выпущенных на Западе в минувшем веке, Горбачев изображен между Ганди и Черчиллем: три освободителя человечества. Мало у кого из зрителей возникает мысль о том, что Ганди и Черчилль боролись за буквальное освобождение своего народа, а Горбачев - за фиктивное, что Ганди и Черчилль противостояли захватчикам, а Горбачев вынес им (тем, что сегодня буквально владеют людьми, недрами, капиталами) ключи от города.
По итогам содеянного, следовало бы спросить: вы за какую демократию боролись? За власть богатых над бедными? Это разве хорошо? Или демократий существует много - американская, русская, бельгийская, мексиканская? Так вы, может, не ту выбрали? А вдруг (ужасное предположение!) демократия - не самый справедливый строй на свете? Вам про это сказали те, кому вы отдали власть над своей страной - так ведь они могли и обмануть. Рынок - это, конечно, светлая цель, но на рынке, сами знаете, принято обманывать. Демократия - это, конечно, звучит гордо, но это всего лишь один из методов управления народом. При этом управлять безответными миллионами (объявляя их живыми, свободными, цивилизованными, демократическими) много проще, чем несколькими сотнями граждан демократического полиса в древней Греции. Простора для фокусов больше, не так ли? Однако спросить некому: те, что могли бы спросить, всем довольны.
Интеллигенту пристало хвалить Михаила Сергеевича: теперь есть куда больше возможностей продавать свое перо, чем прежде. Если не принимать в расчет так называемый народ - то есть тех неудачников, что не вписались в общеевропейский дом, - то так и следует поступать. Непонятно, правда, что именно в таком случае означает слово "интеллигент"? Идеолог существующего строя? Тогда все в порядке.
Остается также не вполне ясным, существовал ли личный интерес Михаила Сергеевича в деструкции одной шестой части суши - совершенно в жанре постмодернистской литературы, имеется много вариантов ответа. Иные расскажут вам о бескорыстии и скромности вождя, другие дадут адреса его вилл. Так тому и быть: это про Черчилля и Ганди все известно, и ничего не спрятано, а финал постмодернистской повести обязан быть туманным. Как говорит в сходных случаях Горбачев, "правды вы не узнаете никогда".
Правда - она присутствует только в народной судьбе. Золотая рыбка вильнула хвостом и уплыла, а мужик с бабой как сидели у разбитого корыта, так и сидят.